Алена, 36 - 24 ноября 2011 18:36

Без коньяка провинциальный балет невыносим. Даже стаи половозрелых балерин его не спасают. Это удивительно, я думал, ноги в белых колготках всесильны. Оркестр рыдает, Чайковский такой Чайковский, и всё равно унылое болото.

Хорошо хоть, мы есть. С нами бедный зритель не грустит. Мы зеваем громче оркестра, внезапно хохочем в трагическом месте, и другими разными способами не даём публике уснуть, вопреки стараниям дирижёра по фамилии Дубочек.

Например, Маша выждала паузу и спросила так, чтоб слышал и балкон.
- А перед нами сидит тётя, у неё губы силиконовые?
И партер обернулся поглядеть, из чего у тёти губы. Балкон тоже хотел бы увидеть, но побоялся упасть.

Раньше эта тётя хотела быть заметной. Она надела красивое серебряное платье. Или даже алюминиевое. Спереди вырез, на спине вырез, снизу, и где голова торчит - всюду вырезы. Хорошее, издалека различимое платье, сшитое из женских обещаний. Но девушка даже не мечтала о таком успехе, чтоб затмить представление. Она обернулась и посмотрела на нас с благодарностью. Ну, мы так подумали, это благодарность в её глазах. Пылает.

Потом маленькая Ляля нашла на стульях номера. У меня девятый, у Маши десятый, у Лялиного стула кто-то голодный откусил цифры.
Ляля расстроилась и сказала горестно и громко:
- Боже мой! Какое унижение! У меня стул без номера!
И опять все обернулись и посмотрели на эти прекрасные губы и вырезы.

Потом на сцене выстрелила пушка. Ляле показалась, лично в неё. Ляля вскрикнула раненым поросёночком, и алюминиевая женщина устало заулыбалась зрителям – «да, да, визжала тоже я, вот этими вот губами».

Все эти неловкости случились из-за нашего деда, он был комбайнёром с громким басом. Кто не знает, комбайн - машина по производству грохота. Дед единственный в деревне мог разговаривать сквозь звуки комбайна. Поэтому никто не хотел с ним кататься, из-за невозможности возразить в беседе. Дед был громкий, и мы в него.

И напрасно вы решили, будто мы дикие.
Как у всех людей, наш театр начинается с вешалки. Мы за неё боремся так, что можем высосать глаз голыми руками или даже плюнуть на платье. И если в холле Национальной оперы дерутся вешалкой красивые девчонки, это мы, скорей всего. Пришли смотреть Щелкунчика.
В гардеробе полно других вешалок, я не знаю, как выбрать ту единственную, за которую стоит задушить сестру. Зато знаю, как всех помирить. Надо поднять клубок за деревяшку и так держать. Дети повисят-повисят и отвалятся, они ж не летучие мыши, висеть часами.

После драки мы поправляем бантики и идём в буфет, за коньяком.
Без него провинциальный балет невыносим.

• 
• 
•