дурваляй, 64 - 29 ноября 2007 19:02

Эту историю, случившуюся то ли в декабре 1977, то ли в январе 1978 рассказал мне Микки. Так ласково звали моего друга. Мы с Микки жили в одной комнате на пятом курсе, а позже учились на одной кафедре в аспирантуре.
Серой ветки метро, соединяющей Алтуфьево с Бульваром Дмитрия Донского, в ту пору не существовало. Поэтому не было таких станций, как Боровицкая, Чеховская. Да и другие ветки Московского метро были короче. Например, станция ВДНХ была конечной. Словом, в метро было не так многолюдно, как в теперешнее время. Пожалуй, лишь триада станций – Проспект Маркса, Театральная, Площадь Революции – почти всегда была заполненной довольно значительно по сравнению с другими пересечениями. Проспектом Маркса назывался тогда Охотный ряд.
Именно на Проспекте Маркса и стоял Микки, ожидая поезда в сторону Университета. Рядом с ним пристроился Мужичок с виду лет сорока, держащий в руках небольшую авоську. В авоське был кулек из так называемой оберточной бумаги, наполненный десятком куриных яиц.
Когда поезд подходил к станции, Мужичок задергался, вероятно, пытаясь оказаться первым у дверей. Но в итоге это ему не удалось, и тогда он решил пропустить всех вперед. Наверное, он опасался за целостность своей ноши, ибо напирающая толпа могла придавить его вместе с куриными яйцами. Микки даже подумал, что Мужичок вообще решил дождаться следующего поезда, однако дальнейшие события показали, что это не так.
Микки протиснулся внутрь вагона. – Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Библиотека имени Ленина, – отрапортовал серьезный женский голос. Двери закрылись, и буквально через две, три секунды раздался вопль. – Ты, что?!! – резануло всех по ушам. Суетливый гул, царящий в вагоне, сменился полной тишиной. Эпицентр вопля располагался у тех дверей, в которые только что вошел Микки. Пассажиры стали вытягивать свои шеи. Кое-кто встал на носочки. Двухметровому Микки не составило больших усилий, чтобы поднять голову и увидеть, что же произошло.
Непосредственно у дверей стояла молодая дама лет двадцати восьми, одетая в белую песцовую шубку. Примерно на уровне ее пояса вдоль красивого меха медленно стекали раздавленные яичные желтки. Трудно описать всю палитру чувств, которые отображались у нее на лице. Тут была и решимость раздавить, уничтожить виновника всего случившегося, и готовность зарыдать от сокрушающей обиды. Цвет ее лица нельзя было назвать ни бледным, ни розовым, не белым, ни красным. – Идиот! ... Скотина! ... Придурок! ... – восклицала она, сопровождая свои эпитеты непродолжительными красноречивыми паузами.
Мужичок, стоящий рядом с раздавленным пакетом яиц, имел вид не менее впечатляющий, при этом впечатление производило, прежде всего, его удручающее состояние. Казалось, в нем смешались несколько чувств. С одной стороны, чувство вины за заметно подпорченный внешний вид белой песцовой шубки. С другой стороны, чувство непонимания этой вины, оттого, что он, пропустив всех вперед и войдя последним, специально убрал авоську за спину, чтобы, вдавливаясь в вагон, не повредить содержимое этой самой авоськи. И разве его вина в том, что молодая дама, не замеченная им, пытаясь успеть в этот же поезд, с разбега врезалась в него сзади. Наконец, ему было жалко и своей испорченной покупки, несмотря на то, что она была гораздо дешевле белой песцовой шубки.
Необычная тишина, в которой были слышны только стук колес и уже негромкие вопли молодой дамы, вскоре была разрезана выкриком последней. – Порядочные люди яйца спереди носят, – воскликнула она, и через мгновение весь вагон взорвался от хохота. Разобравшись в своем каламбуре, молодая дама покраснела и выскочила на следующей станции. Пассажиры живо принялись обсуждать случившееся, забыв про жалкого Мужичка, который все еще держал в руках авоську с пакетом раздавленных яиц…

• 
• 
•