Âλεκς Χοροψυλοβ, 42 - 18 декабря 2007 22:21

Я смотрел за пальцами его рук, дивился и ожидал, - вот сейчас ошибка, он сорвётся, палец соскочит, лопнет от напряжения и мороза струна. А он всё продолжал играть и облачки выдыхаемого пара собравшейся толпы были его беззвучными аплодисментами.
Именно холод стал темой для начала нашего разговора, который состоялся тремя годами позже, и тоже под Новый год. Вернее, я спросил о том, не переживает ли он за свой инструмент в эту влажную и холодную погоду – третью неделю было около нуля и стоял туман. Он сухо рассмеялся, и быстро, отрывисто, как будто перешел с игры по струнам на голосовые связки, стал рассказывать, что настоящей, правильно сделанной гитаре не страшны холода, что верхняя дека, это не фанера, а два куска высокогорной выдержанной сосны, выдержка которой исчисляется десятилетиями, и закладывается на хранение отцами, или дедами существующих мастеров, что производство гитар – дело семейное, преемственное. Речь его была ломанной, прыгающей, под стать его испанским мотивам. Он называл цифры, сколько стоит хорошая гитара известного испанского мастера, говорил о годовых и пятилетних очередях к мастеру на изготовление инструмента, ошарашивал ценой удачной гитары при продаже ее на аукционах, а я смотрел на его седую щетину, на не чищенное черное пальто и пыльную же черную шляпу, темные оборки под длинными ногтями правой кисти, на безымянном пальце которой вместо ногтя была какая-то белесая пластмассовая накладка, на его ровные и сплошные, цвета слоновой кости, зубы, и мелькавший на уровне верхней правой пятерки темный пробел, и старательно старался не смотреть на недвижимое стекло его левого глаза. Рассказчик он, как и музыкант, да и как человек, наверное, увлекающийся и увлекающий, нельзя отказать было себе в удовольствии попасть под эти чары, - быстрые сухие смешки, короткие неуловимые улыбки и страсть к гитарам. Он говорил о них, как о женщинах – что только пыл и страсть может по настоящему разбудить женщину и заставить зазвучать гитару, и с другой стороны, у одной из двух гитар одного мастера, как у сестер – двойняшек одного отца, может быть такой глубокий, густой голос, что только от него у мужчин резонирует нутро, и физически сбивается дыхание, ловя природную волну голоса этой женщины, этой вдохновительницы. Что хорошая гитара в руках мастера, как женщина с настоящим мужчиной, излучает гармония и счастье, которая не только видится, а скорее чувствуется третьими людьми. Так говорил он, постепено заглушая и присушая голос, что я инстинктивно подходил ближе, что б лучше его слышать. Последнюю фразу, по которой его могли принять за сумасшедшего он произнёс почти шепотом:
- Настоящий мастер – Гений, он может влиять на вселенную и космос.
Я понимающе улыбнулся в ответ.
И пока он ускользал своей скорой улыбкой, глянув на меня поверх очков, его правая рука автоматически сдвигала кападастр, как и тогда же, летом, когда он, глянув на часы, посмотрев над дужками очков поверх голов слушателей на небо, ухмыльнулся, высушив и распылив улыбку об знойные лучи и тихо вступил.
Медленно, с великой печалью и грустным торжеством входила «Лунная соната» Бетховена в этой яркий солнечный день, проходящие люди замедляли шаг и поворачивали в его сторону голову, подходили, сбрасывая сиюминутную суету. Вокруг него образовывалась толпа, все зачарованно слушали льющуюся печаль гениального композитора, некоторые опускали головы, кто-то, не успевший ранее, доставал солнцезащитные очки. Некоторое мгновение было чувство, что он был эпицентром серой тени, которая начала распространяться над нами. И действительно – под действием его меланхолии, светило нахмурилось, помрачнело, начало укутываться в серую, темнеющую вуаль, пока практически не изчезло вовсе. Все стояли, задрав головы туда, где только что было солнце, которое вняло молитве его игры и уступило место для бледной, невидимой печали.