Imp, 35 - 29 марта 2010 15:21

«Завтра я бы хотела начать не только новый год, я бы хотела начать новую жизнь. С тобой. Скоро так и будет. Подождешь?»

А он тем временем, в эту «другую полночь», выпивает остатки шампанского из бутылки, которая стоит у кровати в спальне, борется с собой, чтобы не позвонить ей, пишет очередную эсэмэску, которую не отправляет, и начинает — как и каждый год, около двух ночи — составлять список новогодних решений.
За окнами гаснут последние фейерверки, мать уже перестала названивать, соседи за стеной — уже просто приглушенный шум. Новый год. Время обещаний и веры в то, что с утра все начнется заново, станет лучше и счастливее.
Достаточно поддаться магии начала, установленного физиками и астрономами, обнулить счетчик и составить список клятв и обещаний, которые мы все равно не исполним. Первую сигарету закурим сразу после новогоднего обеда, в середине января перестанем верить, что к концу года бегло заговорим по-английски, похудение отложим до «лучших времен» — летнего отпуска. До тех пор и так все об этих обещаниях забудут. И тем не менее в эту особенную, новогоднюю ночь нам неизменно кажется, что начинается не только новый год — новым станет все. В эту ночь мы проведем психологически и переучет, исповедаемся перед самими собой, отпустим себе грехи и пообещаем, что с утра будем лучше и добрее. В основном к себе самим.
Он тоже в это верит. Так же, как и в ее новогоднее «скоро», впервые прозвучавшее пять лет назад. Из ящика тумбочки он достает помятую тетрадь и записывает свои решения. «Забыть о ней!» Десять раз. Для верности. Как в декалоге. Он листает страницы тетради, перечитывает обещания
прошлого года. «Забыть о ней» — без восклицательного знака и только пять раз…

Села на скамейку в зале, выключила мобильник и стала ждать. Ей хотелось побыть одной. Когда в ее жизни происходило что-то важное, ей нужны были одиночество и тишина. Только в одиночестве она могла от души чему-то радоваться, над чем-то вволю плакать или, не стыдясь, чего-то бояться.
Она подумала, что, будь у нее папа, он бы их защитил и убил бы крысу. Потом мама позаботилась о том, чтобы крыс потравили, и много лет отец ей был совершенно не нужен. Когда она вдруг о нем вспоминала и ей становилось грустно — писала ему письма, которые никогда не отправляла. В прошлый Сочельник она решила, что найдет человека, для которого мать уже тридцать с лишним лет неизменно ставит на стол лишний прибор, готовит селедку с луком и яблоками под майонезом, которую позже нетронутой выкидывает в мусорное ведро, и кладет поделку подарок, который никто никогда не разворачивает.

В большинстве случаев истина, кажущаяся нам очевидной сегодня, сначала была богохульством. И только время превратило ее в истину. «Богохульником» был назван Коперник, «лгуном» объявлен Дарвин, «дегенеративным мифоманом» — Кинси. Когда Эйнштейн в начале двадцатого иска опубликовал свою «Специальную теорию относительности», большинство коллег-ученых отнеслись к нему, как к «тронувшемуся умом еврейскому еретику». И не потому, что его теория была ошибочна. Уравнения, которые в 1905 году Эйнштейн предложил для описания времени и пространства были в основном очень просты и понятны даже студенту-физику средних способностей. И. надо сказать, никто не мог их никоим образом опровергнуть. Протест и бунт вызвало нечто иное.
Относительность истины особенно заметна, когда речь идет об оценке человеческих поступков. Перенесение собственных моральных норм на других — нормальная реакция человека. Ненормально и, на мой взгляд, ошибочно — вершить суд над другими и опрометчиво приговаривать их к порицанию или похвале. Обычно мы слишком мало знаем о мотивах тех или иных поступков, не знаем ни всех обстоятельств, ни всех тайн и потому склонны к несправедливым обобщениям. Всматриваясь издали вглубь, мы видим только смазанный в одном месте и не естественно расцвеченный в другом чей-то портрет на невыразительном или кричаще ярком фоне, лишенном деталей. Эта оптика по определению является оптикой близорукого человека. Испытывая вдобавок еще и ненависть, такой человек становится слепым. Судить кого-либо по справедливости мы вправе, только если захотим и постараемся его понять. А для этого нужно нарушить некую границу сокровенного. Лишь за этой границей мы вольны начать строить собственную теорию добра и зла, постоянно помня о том, что она будет в любом случае относительной…

• 
• 
•